Как любая информация в России превращается в категорию «государственной тайны» — и как эта «тайна» делает людей иноагентами. Объясняет адвокат, лауреат премии Московской Хельсинкской группы Иван Павлов.

Минюст потребовал передать из районных в Мосгорсуд дела по административным искам признанных «иностранными агентами» журналистов «Открытых медиа» Максима Гликина и Юлии Ярош — на том основании, что данные о получении ими «иностранного финансирования» отнесены к государственной тайне. «Новая» обратилась за комментарием к эксперту по тайнам адвокату Ивану Павлову, который и сам временно, как он надеется, покинул пределы РФ в связи с преследованием его за разглашение «тайны следствия» по делу журналиста Ивана Сафронова.

Пикеты в поддержку журналистов в Москве. Фото: Виктория Одиссонова / «Новая»

— Иван, когда «иностранным агентом» был признан телеканал «Дождь», в СПЧ организовали встречу с представителем Министерства юстиции. Он пояснил, что роль Минюста — «чисто техническая»: он вносит СМИ или журналиста в реестр «агентов» на основании сообщений из двух ведомств: Роскомнадзора и Росфинмониторинга. Информацию от первого он частично прояснил, а по поводу финансирования сделать это отказался, сославшись на секретность. Я тогда подумал, что речь о коммерческой тайне…

— Наше непрозрачное законодательство о регулировании государственной тайны устроено так, что секретной может быть признана любая информация. Почти в каждом ведомстве действуют так называемые развернутые перечни сведений, подлежащих засекречиванию. Именно в них указываются категории сведений, которые считаются государственной тайной. Проблема в том, что эти перечни утверждаются секретными приказами и нигде не публикуются. С их содержанием могут ознакомиться лишь лица, у которых есть допуск к гостайне, да и то обычно только с тем перечнем, который утвержден в их ведомстве. Поэтому нередко в одном министерстве или федеральной службе не знают, что считается гостайной в другом ведомстве.

Что касается «секретов» Росфинмониторинга, я полагаю, что в это ведомство информация поступает из спецслужб, скорее всего из ФСБ, которая в свою очередь получает ее в ходе оперативно-разыскной, контрразведывательной или разведывательной деятельности. Документы с такой информацией изначально готовятся с тем или иным грифом секретности и передаются из одного ведомства в другое с соблюдением правил обращения с гостайной. Поэтому представитель Минюста и отказался комментировать эту информацию на встрече с членами СПЧ.

Дела связанные с гостайной рассматриваются не районными, а вышестоящими судами. Поэтому дело было передано в Мосгорсуд. По практике в таких делах со стороны представителя административного истца может выступать только лицо, имеющее статус адвоката, от которого в обязательном порядке суд отберет подписку о неразглашении гостайны.

Вряд ли здесь может идти речь о коммерческой тайне, так как она охраняет интересы частных лиц («Дождя» или Гликина, или Ярош). Скрывать от этих лиц их же коммерческую тайну — абсурдно.

Иван Павлов. Фото: Светлана Виданова / «Новая»

— А какая тайна в том, что эти журналисты, допустим, принимали участие в зарубежной конференции, организаторы которой оплатили им билеты?

— Давайте посмотрим пункт 85 Указа Президента РФ № 1203 от 30 ноября 1995 года, согласно которому к государственной тайне могут быть отнесены: «сведения, раскрывающие силы, средства, источники, методы, планы, результаты оперативно-розыскной деятельности…». В своем ведомственном (напоминаю — засекреченном) перечне конкретизировать этот пункт может и сам Минюст, ФСБ или МВД, а также некоторые другие указанные в этом пункте ведомства.

— Это пахнет настоящим шпионским романом. Допустим, ФСБ тайно отправила условных Петрова и Боширова условно в Одессу, чтобы они оттуда сделали переводы Гликину и Ярош по сто гривен…

— Конечно, это абсурдно и направлено только на то, чтобы затруднить людям свою судебную защиту. Скорее всего никакой чувствительной информации в этих документах нет, а пункт 85 притянут за уши, чтобы поставить на документе пугающий всех гриф. А тем, чьи права нарушены зачислением в «иностранные агенты», остается только гадать, что же имели в виду те, кто принимал решение о включении их в реестр. Я ведь в России провел десятки дел, связанных с гостайной, и всегда она определялась вот так произвольно.

— Иван, раз уж мы смогли до вас добраться, давайте расскажем читателям «Новой», где вы и как туда попали. Это не тайна?

— Я в Тбилиси и никакой тайны из этого не делаю. Грузию я выбрал по нескольким причинам: во-первых, у меня не было никаких виз, а тут она не нужна. В Тбилиси родилась моя мама и похоронен мой дед, я сам прожил в Грузии несколько лет в детстве у своих родственников. Кроме того, у меня тут много друзей, знакомых коллег-адвокатов. Мне очень важно было сохранить профессиональные связи. Я надеюсь вернуться в Россию, как только будут восстановлены условия для продолжения мной своей адвокатской деятельности, но пока отсюда, дистанционно своими консультациями я принесу своим подзащитным больше пользы, чем в России. По решению Басманного суда в России мне было запрещено пользоваться любыми средствами связи и интернетом. Избранная мне мера пресечения также устанавливала запрет на общение со свидетелями по уголовному делу. И когда следователь допросил Ивана Сафронова в качестве свидетеля по моему уголовному делу, то это сделало невозможным мое общение с ним в «Лефортово».

Кроме того, следствие не скрывало свое желание найти еще что-нибудь и возбудить в отношении меня новые уголовные дела. Так в начале июля несколько документов из досье по делу Сафронова, которое было изъято у меня в ходе обыска, было направлено экспертам в Институт криминалистики ФСБ для проверки на предмет наличия на них неких биологических следов (например отпечатков пальцев) других лиц. То есть следствие искало хоть что-то указывающее на разглашение мною какой-нибудь государственной тайны, чтобы предъявить мне более серьезное обвинение. Разумеется, все эти подозрения — чушь, и гостайну я никому не разглашал, но я понял этот маневр как очередной сигнал, указывающий направление в сторону международного аэропорта, и стал паковать чемоданы.

— «Команда-29», насколько я понимаю, была распущена еще раньше?

— Такая организация никогда не регистрировалась, но когда нас стали связывать с организацией в Чехии, признанной «нежелательной», мы объявили о самоликвидации, чтобы не подставлять ни себя, ни тех, кто нам помогал распространением информации или донатами. Неформальные связи между единомышленниками, конечно, остались, и со временем мы придумаем, как и в каких формах продолжать нашу работу. Вы помните, конечно, что цифра 29 в названии отсылает как к статье Конституции о запрете цензуры, так и к главе 29 УК РФ: «Государственная измена, шпионаж, разглашение государственной тайны». Мы будем продолжать нашу деятельность, направленную, в первую очередь, на открытость судебной системы и на борьбу с дурацкими, но стоящими людям свободы, «тайнами». Я не политик, я адвокат, и при первой же возможности вернусь в Россию, когда там станет возможно работать. Сейчас для меня это невозможно, решение уехать — вынужденное.

— Вам дали улететь из Санкт-Петербурга беспрепятственно?

— Да, в этом, видимо, и состояла цель, и это до какой-то степени даже гуманно. Я не сомневаюсь, что за мной следили, а мне пришлось не только паковать чемоданы и перевозить вещи, но и много ездить и встречаться с другими адвокатами, чтобы передать им дела по моим подзащитным, которых в разных стадиях сейчас около десятка. Я взял билет в один конец 1 сентября за 4 часа до отлета. В этот день за мной следили с самого утра, стояли рядом с подъездом и на улице. Когда мы поехали с женой на такси, за нами следовали как минимум две машины филеров — друзья пробили их номера по базам, и выяснилось, что такие номера никогда никому не выдавались. На лавочке в аэропорту, а также перед стойкой регистрации, особо не скрываясь, отсвечивали молодые спортивные мужчины в удобной обуви и с барсетками. Как говорится, проводили до трапа. Это несколько нервировало, но нам дали улететь и даже затем не стали препятствовать вывозу наших собак.

— О! Как их зовут?

— Два лабрадора, девочка Изи и мальчик Хард. Надеюсь, что мы вернемся в Россию в таком же составе.

Беседовал Леонид Никитинский, обозреватель «Новой газеты», член Совета при президенте РФ по правам человека, лауреат премии Московской Хельсинкской группы

Источник: Новая газета, 20.09.2021