Ольга Романова, глава правозащитной организации «Русь сидящая», лауреат премии Московской Хельсинкской Группы:

Родные мои.

Сергей Шаров-Делоне всегда так говорил, когда обращался к своим.

«Новая» ему, конечно, была своя, родные мои.

Иногда всю правду о человеке мы узнаем только после его смерти. Жил царь, диктатор, директор — и народы слагали о нем оды и оратории, а как помер Максим, так и хрен с ним. Или наоборот: кто этот художник, кто этот писатель, что за светлый гений человечества, как жаль, что признание не пришло к нему при жизни.

Редко бывает, когда человек равен самому себе и не хочет ни славы, ни денег, а хочет только идеалов типа свободы, равенства, братства, но не просто хочет, а умеет их достигать в отдельно взятой жизни. И распространять вокруг себя.

Сергей Шаров-Делоне умел достигать идеалов человечества. Он любил справедливость и пытался ее добиться для других, и у него получалось. Он ценил правду и честность, но не требовал этого от других, просто рядом с ним невозможно было позволить себе сморгнуть. Он чуял лажу. Чуял и предупреждал, что чует, делал стойку — уж твое дело выбирать: услышать его и выйти из сумерек или позволить Сергею Шарову-Делоне разочароваться в тебе. В крайних случаях — вплоть до презрения.

Но его трудно было разочаровать, он прощал многие грехи. И с ним можно было спорить, он вообще любил это дело. Но уж если он отказывал в принятии чего-то или кого-то, то сколько угодно можно было пожимать плечами и не принимать близко к сердцу. А потом убеждаться, как же Серж был прав, сразу увидев важное. Сразу почуяв большую лажу.

Однажды — это было сразу после «протеста школоты» в марте 2017 года — он защищал в суде молодого парня. Тверской суд Москвы штамповал себе решения, как обычно, как все суды, не разбирая ни зла, ни добра, — штрафы или административные аресты всем подряд. Как обычно, парня обвиняли в «нарушении установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования», статья 20.2 Кодекса об административных правонарушениях. И как обычно, рапорт о задержании парня составляли не те, кто его задерживал, и что там было на самом деле, никому неизвестно, ну так на то и суд, чтобы разобраться. Теоретически.

В общем, сцена такая. Суд, судья, перед судьей двое: очень молодой парень (подзащитный Сергея) и собственно защитник, Сергей. Ему за 60, но он всегда выглядел одновременно и старше (будучи внешне худым Дедом Морозом), и моложе (глаза, очень живые и жадные до жизни глаза). И тут Сергей добивается у судьи почти невозможного: вызвать для показаний двоих служивых, которые составляли рапорт о задержании. Его цель — доказать суду, что рапорт ложный, что там неправда, и поэтому парня надо оправдать.

В зал входят двое служивых, представляются. Судья говорит:

— При каких обстоятельствах и кого вы задерживали на Тверской улице?

Служивые поворачиваются и оба показывают пальцем на Сергея:

— Вот его, деда!

Судья начинает нервничать.

— Пожалуйста, посмотрите внимательно, кого именно вы задерживали.

— Да вот его, седого! Бородатого! А он оказывал сопротивление и ругался.

Ну уж, казалось бы, — все понятно. Но на суд это впечатления не произвело, он не принял во внимание странные показания служивых, а никто из опытных людей не удивился, когда парю впаяли штраф. А как иначе, так устроены наши суды. Очень полезно молодым людям не иметь иллюзий.

Но зачем Сергей, зная все это и тысячу раз пройдя, все равно шел в суд?

Сергей прекрасно понимал, что здесь никого не защитить, но все равно вставал и каждый день шел в суд — не потому, что идеалист (хотя на самом деле да), а потому, что он понимал: многие кейсы могут дойти до ЕСПЧ. Или на основе решений по нескольким делам можно будет пойти в Конституционный суд и отменить какую-нибудь идиотскую норму. А главное — показать подсудимым мальчикам и девочкам, что они не одни. Что есть взрослые дяденьки, которые не лезут к ним, не поучают их, как правильно жить и правильно протестовать, а уважают и защищают.

Был бы он сдержаннее, мы бы называли его гуру, был бы он холоднее, мы бы называли его сенсей, был бы он проще, мы бы называли его дедом, был бы напористее — вождем. Но он был учителем, который не учит, а рядом с которым учишься.

Он был основателем и бессменным директором школы. Школы общественного защитника — это совместный проект «Руси Сидящей» и Сахаровского центра. За четыре года слушателями ШОЗ стали четыре тысячи человек. И многие из них остались работать защитниками в судах — как и Сергей. В первое время я говорила ему, что мне не нравится название — «общественный защитник», это как бы сразу говорит о нашей некомпетентности, потому что в действующих кодексах нет понятия «общественный защитник», а есть просто «защитник», тогда как «общественный» — это отголосок давних времен, когда такое было. Сергей сказал: «Нет понятия? Ну так надо его вернуть». И оказался прав. Вернее, он сам его вернул, ни у кого не спрашивая.

Он учил обычных людей основам защиты в судах, и не только в судах. Как вести себя при обыске, что такое оперативно-розыскные действия, говорил про суд присяжных и судебную экспертизу, про судебное следствие и порядок обжалования приговора, а также про то, как с пользой использовать статус защитника при отбывании подзащитным наказания. И знаете, что? Выпускники ШОЗ — а он внимательно за ними следил и старался не терять связи — добиваются очень хороших результатов, и в том числе — оправдательных приговоров. Он страшно этим гордился. Как и все мы.

Конечно, школа должна жить и работать дальше. Но название все же придется поменять.

Теперь это будет Школа Делоне.

Он успел написать учебник школы — закончил его летом, когда уже чувствовал себя неважно. Он читал лекции по истории в Праге, в Карловом университете, они были очень популярны, и он собирался с осени продолжать их читать. Но что-то стало плохо с ногами, он думал — артрит, начал ходить с палочкой. Провел в сентябре полноценные занятия в школе, окончив курс ровно в свой 63-й день рождения 27 сентября. Потом ему стало хуже, он уже знал свой диагноз, это был рак. Успел получить компенсацию за свое незаконное задержание и административный арест — это было решение ЕСПЧ. Получил деньги — и разделил их поровну между несколькими правозащитными проектами, не оставив себе ничего.

Ну что значит — себе? У него семья. Любимая жена, о которой он всегда говорил с придыханием, сын и дочь, которыми он очень гордился. Они понимали его. Такой крепкий тыл может быть только у очень хорошего человека.

А хороший человек не может оставаться в стороне, когда такое происходит. Он — архитектор, реставратор, ученый, автор блистательной монографии «Люди и камни Северо-Восточной Руси. ХII век», мог часами говорить о первых политзаключенных на Руси, и от него я знаю о первом упоминании такового — его звали Даниил Заточник. Когда мы ездили по тюрьмам, Сергей в дороге часами мог цитировать наизусть древнерусскую поэзию, находя там, например, истоки странной сказки про Колобка. Рассказывал, как связан Андрей Боголюбский и его храм Покрова на Нерли с собором Парижской Богоматери — одна и та же интернациональная бригада строила церковь на Нерли и часть галереи царей в Париже. У него была своя теория связи между великими научными открытиями, расцветом архитектуры и средневековыми ожиданиями конца света. Он знал наизусть все стихи своего двоюродного брата Вадима Делоне, участника «Демонстрации семерых» в 1968 году на Красной площади, это был протест против ввода советских войск в Чехословакию — «Смеешь выйти на площадь?» (Александр Галич).

Он всегда выходил на площадь.

И защищал тех, кто смел выйти на площадь, впервые став защитником на процессе по делу 6 мая. Не только защищал — ездил с передачами в зоны, дружил с родителями осужденных, помогал после освобождения. Спорил, ругался, вызывал на разговоры — не бросал.

Если наша страна когда-нибудь выздоровеет, в ней будет улица Делоне. Улица тех, кто физиологически не мог принять тоталитаризма. Мне кажется, на этом месте Сережа пошутил бы для снижения пафоса: «И напиши еще, что я специально умер 7 ноября!»

Вот я и написала, Сережа. Твоя школа.

Источник: Новая газета, 11.09.2019